Звезда картин «Любовь и голуби», «Мужики», «Змеелов», «Одиноким предоставляется общежитие» – советский и российский актер театра и кино приехал в Смоленск сильно простуженным.
– Сегодня я не очень здоров, – приветствуя смолян, признался этот искренний и открытый, почти двухметрового роста артист. – Вчера у меня была высокая температура – 38,5. Поэтому могу сбиваться… Я довольно редко выступаю в Москве, иногда в Московской области. Хотя просьбы были, и не раз. Но мне дороже такие города, как Смоленск. Моя Сибирь, Дальний Восток, Север, мое Забайкалье.
Как известно, всенародно любимый актер театра и кино Александр Михайлов – друг и земляк погибшего в 2005 году в ДТП губернатора Алтайского края, заслуженного артиста России Михаила Евдокимова. Александр Яковлевич родился в бурятском поселке недалеко от Цугольского дацана, жил среди татар и бурят. Именно там закалился характер Александра Яковлевича.
– Мы все жили дружно, – рассказал артист. – Когда я был еще мальчишкой, одна бурятка просто спасла меня от голодной смерти. В то время моя старшая сестра умерла с голоду, моя тетя (мамина младшая сестра) тоже… Так сложилось, что мои предки – старообрядцы, выходцы из Центральной Руси, после никонианского раскола в XVII веке они были высланы со своей исторической родины. Мои предки назывались «семейские» – потому что их выселяли семьями. Они были высланы в Забайкалье. Когда я коснулся этой истории, то просто содрогнулся – даже просто от одной цифры. Когда представил, как под охраной, семьями, со скарбом и детьми, полуголодными их выселяли через всю Россию. На место постоянного поселения они шли шесть лет.
«Землянку, где я родился, покрыли сайдингом»
– Но вернусь к воспоминаниям о своем детстве. Я – дитя войны, появился на свет в 1944 году в монашеской келье. Удивительно, но та землянка существует и сегодня. Забавно, что буряты зачем-то взяли и в прошлом году мою землянку покрыли сайдингом. Чудной народ… Теперь она какая-то бело-голубая. Хотели как лучше, получилось как всегда. Но все же я им действительно благодарен. Когда был маленький, к нам часто приходила бурятка Надя, молодая девушка. Она разносила молоко. А я тогда все бегал, шустрил около нее. И вот однажды она смотрит на меня и говорит моей маме (маму звали Степанида): «Стешка, Шурка твой худой-худой. Помрет, однако, скоро, наверное, ага?» А я тогда правда изможденный был, бледный, с коростой на коленках. «Я кормить буду твоего Шурку, ладно? – предложила Надя. – Молоко останется, буду приносить». Мама возражать не стала, и с того дня Надя почти каждый день приносила мне то полстакана, то стакан молока. Ох, как она мне помогла тогда! Я действительно мог умереть. Так что я спокойно говорить об этих простых людях не могу. Я действительно им обязан своей жизнью, частицей своего тепла.
В тех местах, в 75 км от моей землянки стоит огромный храм. Называется цугол. Цугольский дацан – мощнейший храм, которому более 150 лет. Отдельная история в моей жизни…
Я вообще очень люблю истории, люблю прикасаться к ним. Может быть, делаю это не слишком профессионально, но мне интересно. С моим участием на моей родине было организовано землячество: не могу не участвовать в судьбе моей родины…
Самый депрессивный край – это Забайкальский край, именно там произошел последний исход Белой гвардии. И вот мы решили сделать что-то хорошее для своих людей. На земле, где сейчас процветают наркомания и пьянство. У меня до сих пор болит душа: как можно создавать на государственном уровне программу, позволяющую отдавать на растерзание наши сибирские леса соседям?! Пока мои корни живы, эта рана не заживает. Ведь какой мощный там живет народ! Старообрядцы. Они не пьют, не курят, сохранили язык, культуру, быт. У меня мечта – сделать там когда-нибудь такое казачье поселение. И чтобы это было недалеко от Читы.
«Стою, словно голенький»
– Я боюсь в свой адрес слов «великий», «талантливый»… и в свои 73 года еще не разучился краснеть. Мне очень неловко, когда на меня много эпитетов накладывают. Просто так было угодно богу, что я стал чуть-чуть выше первого ряда. Я все равно стою перед вами, «словно голенький» (как пел Владимир Семенович Высоцкий), – какой бы пиджак ни надевал.
Самые страшные минуты – это вот эти 10 минут в начале, когда тебя начинает трясти. Сколько бы спектаклей я ни отыграл, сколько бы ни выходил на сцену – до сих пор вот этот трепет перед зрителями не отпускает. Сценария никакого нет, выходишь к залу один на один со своей исповедальной интонацией. И это хорошо. Вот когда я перестану волноваться, это меня насторожит.
«Мишу Евдокимова унижали деньгами, а потом приговорили»
– Мой друг Миша Евдокимов очень много добра сделал для нашей с ним родины. Он очень тяжело пробивался на эстраду и как только начал зарабатывать деньги, собрал ребят и заасфальтировал всю родную деревню.
Если бы в каждой деревне Алтая было по маленькому Евдокимову – как бы прекрасно всем жилось! Именно он, по своей инициативе, построил там стадион. 25 лет проходит основанный им фестиваль, и уже 13 лет нет на свете моего друга… проводим фестиваль уже без него. В этот раз собралось 37 000 народу, было 28 команд: это единственный на весь Урал фестиваль спорта и культуры.
Кто там только не побывал! Помню, 20 лет назад (еще задолго до его убийства) как Миша стоял, облокотившись на штакетник, и смотрел, как ребята играют в футбол. А я стоял сзади (мы с Сашей Маршалом разговаривали о чем-то) и вдруг вижу – плечи у Миши вздрагивают. Подошел, спросил, отчего плачет. И вот он посмотрел на меня своими брызгами голубых глаз и улыбается сквозь слезы. «Ты знаешь, братан, – говорит, – это слезы радости. Смотрю на детишек – и радуюсь! Они играют в футбол… А поэтому лишний раз не уколются, не выпьют». Вот в этом была вся суть этого человека. Ведь почему он стал губернатором? Не потому, что хотел власти. Ходоки шли к Евдокимову со всех деревень, со всего Алтайского края. Все голосовали за его совесть и честь. Все просили его стать главой, и только поэтому он пошел во власть. Но, к сожалению, его стали унижать, предложили большую сумму, а он послал этих мордастых с бычьими шеями бизнесменов. И приговорили его…
«Или я, или море!»
– Когда учился в третьем классе школы, увидел картину Айвазовского в журнале «Огонек». Картина называлась «Девятый вал». У меня просто слов от восторга не хватило. Не знал, что где-то существуют такие огромные волны. И так заболел морем, что списался с Нахимовским училищем, заявил, что круглый сирота (хотя мама у меня была), и мне пришел вызов. Я дважды сбегал из дома. В последний раз поймали на станции. Но мама раз и навсегда отучила меня от побегов, отлупив мокрым полотенцем. На всю жизнь запомнил. Но после 7-го класса я ее все же уговорил: мы поехали во Владивосток. Как сейчас помню свой маленький чемоданчик с металлическими уголками.
Поступил в ремесленное по специальности «слесарь стальных конструкций». А после окончания ремесленного сбежал на моторный рыболовецкий корабль, стал учеником моториста. Бороздил Охотское море, и не только… Но случилось непредвиденное – наш корабль попал в обледенение, многие погибли… Меня заочно тоже «похоронили». Когда возвращались в порт Владивосток, вижу: на причале меня мама встречает, которая раньше никогда меня не провожала и не встречала. А тут встретила. Увидел в ее волосах прядь седых волос и многое сразу понял. Ведь по молодости мы на многое не обращаем внимания. А тут я вздрогнул… и многое понял. И мама сказала: «Все, Шурка. Море – или я! Прости меня».
Я списался на берег. Но надеялся, что через год, когда улягутся страсти, снова вернусь к моим рыбакам. Думал так. Но получилось иначе.
«Уберите слово «смерть»!»
– Случайно попал на дипломный спектакль театрального института во Владивостоке, показывали чеховского «Иванова». Одну из главных ролей исполнял Валера Приемыхов… Он потом стал моим хорошим другом, но, к сожалению, в расцвете талантов и сил ушел в тот мир. Валера играл доктора Львова и делал это гениально. Спектакль был потрясающий, пьеса возрастная, мальчишки и девчонки с наклеенными бородами, усами и париками были удивительно органичны. Никогда не забуду: 4-й ряд, 17-е место. И вот я, 20-летний морской волк, видевший смерть и не раз попадавший в передряги, рыдаю… и ничего толком сделать с собой не могу. То плачу, то смеюсь от восторга. Очищение такое сильное. Я ведь раньше был в театре, на опере, но те фальшивые голоса, поставленные диафрагмы ничуть не тронули душу. А вот спектакль взволновал. Как на Тихом океане шторм.
Я ведь тогда пришел на берег Амурского залива и навсегда попрощался с Тихим океаном, попросил у него прощения за то, что ухожу от него. Понял, что сцена – моя судьба. Просидел всю ночь на берегу Амурского залива и решил, что сделаю все возможное и невозможное, но стану актером. Стал.
Это длинная история. Преподаватели меня не раз выгоняли за профнепригодность, потому что был совершенно несвободен. Не было той легкости, какая была у моих однокурсников. И вся кафедра была против меня. Идешь по коридору, встречаешь педагога, говоришь «здравствуйте», а тот молча идет мимо. Никакого ответа. Я – тень. Просто существует тень на кафедре актерского мастерства. По фамилии Михайлов. И только одна женщина на кафедре поднималась и говорила: «Да оставьте его в покое, хороший, симпатичный парень. Да, худой, да, потеет, краснеет, зажатый страшно, весь деревянный. Пить, есть не просит, стипендию не получает. Но что-то в нем есть». Я и сейчас несвободный, а тогда был патологически деревянный. Не верил в себя. И вот Вера Николаевна Сундукова своей защитой тогда меня спасла. После окончания 2-го курса я стал одним из лучших студентов. А потом меня после института приняли в театр – сразу на роль Раскольникова. В моей творческой судьбе вообще очень много было связано с Достоевским… Потом пригласили в Саратовский театр – на замену Олега Ивановича Янковского.
Мы играли с ним пять ролей, он уже в то время очень много снимался – тогда вышли «Служили два товарища», «Щит и меч». И вот он снимался, а я за него отдувался в театре. Потом Олега забрали в Москву, а следом и меня – в ермоловский театр. 23 года я отдал Малому театру. Судьбоносной стала роль Ивана Грозного из трилогии Толстого. Сначала спектакль назывался «Смерть Ивана Грозного». Это название меня едва не убило на самом деле… Вот скажи человеку миллион раз, что он свинья, – и он захрюкает. Чтобы мне позволили избавиться от этого слова в названии спектакля, мне пришлось пережить очень много: и клиническую смерть, и две полостные операции. И резекцию желудка, когда я страшно похудел. Полгода «Склифа»! А ведь я просил, умолял изменить название. Меня не слушали. И когда я написал заявление об уходе из театра, так как меня не услышали, то Юрий Соломин дал указание название изменить. Слово «смерть» ушло – и после этого сразу же очень многое изменилось. Это непостижимые вещи.
«Не хочу быть Леней Голубковым!»
– Сейчас я не снимаюсь в этих мелодрамах, детективах, банковских рекламах. Три банка меня просили, но я сказал, что никогда не буду этим заниматься. Никого из коллег не осуждаю, что соглашаются, – не имею на это права. Каждый поступает так, как он хочет. А для меня так: деньги приходят и уходят, а стыд остается. Я не хочу быть Леней Голубковым. Кто виноват, если рекламодатели обманывают людей? Актер, и еще раз актер! И ходит сегодня Леня Голубков со своим МММ, сует свою потную ручку, а мне стыдно и не хочется ее пожимать. Ведь скольких людей ограбила эта мошенническая пирамида! Честь прежде всего важна для меня. Дед меня этому еще в детстве моем научил. Я стою крепко на этом фундаменте, и ни одна холера меня не собьет.
«Наступило время без образа»
– Кинематограф должен быть лекарством для людей. А когда на экране льются реки крови, когда убить – словно высморкаться… Круглые сутки по всем каналам можно насчитать от 14 000 смертей! Убивают круглые сутки.
При этом ни у кого нет сопереживания, сочувствия. Наступило время без образа. Безобразное. Когда честь не в чести. Когда люди разучились краснеть. Царит культ однополой любви – они доминируют, взяли верх. Господь этим людям не дал чувства меры и чувства стыда. Хотя многое меняется к лучшему… Я преподаю во ВГИКе, вот было вчера выступление педагогов. Одна коллега сказала: «Я когда принимала сегодня диктант, заметила, что никто из ребят не пишет «эта страна», «та страна», а пишут «моя страна»…» Мы 40 лет ждали этих ребят! Поэтому я верю в возрождение России. Хочу сохранить корневую основу моих ребят – это самое дорогое, что я могу им дать.
«Ты почему такой старый?»
– Люди, конечно, очень разные подходят ко мне. Стою однажды на остановке троллейбусной (кстати, люблю ездить на метро, с удовольствием это делаю). Водить машину в Москве стало нереально. Что и говорить, если за какой-то год на штрафах видеокамер столица заработала 17 миллиардов. Ну так вот… Стою на остановке, и ходит вокруг меня женщина средних лет. «Простите, вы не Михайлов?» «Да», – говорю. «А чего такой старый? – вопрошает. – Не заболели, нет?» Вот, мол, смотрела фильм «Мужики», там не такой старый. Я ей и говорю: «Так фильму-то уже 35 лет!» «Ай-яй-яй, – сожалеет она. – Как время бежит!»
«Захарченко был не воином – он был шахтером»
– Я сейчас много пою на сцене. Хотя и не владею музыкальной грамотой, знаю лишь пять аккордов – но мне хватает. Песню «От героев былых времен» сегодня посвящаю моему другу, погибшему главнокомандующему ДНР Александру Захарченко. Страшные вещи творятся на братской земле… Нас, братьев-славян, стравливают между собой. Я попал в первую тройку персон нон грата, когда одним из первых артистов поехал в эту горячую точку. Захарченко был очень умный мужик, шахтер. Вовсе не вояка. Просто очень любил родную землю, ему доверили эту территорию, он взял в руки оружие и пошел ее защищать. Из жизни ушел очень интересный парень, это я вам точно скажу.
«Мама, прости меня»
– У мамы моей было всего 4 класса образования. Одна меня растила, отец ушел от нас. Домой после работы всегда приходила с улыбкой, а я ей уже блинчиков испек, хлебушка поджарил. Первое, что она просила: «Дай, сынок, балалайку!» Уставшая была, но начинала играть. Как бы ни была расстроена балалайка – она ее ловко настраивала, ведь абсолютный слух у нее был. Любила частушку «Ох, горькая я, зачем на свет родилась. Была бы я стеклянная, упала, да разбилась!». Мы начинали петь вместе: «По диким степям Забайкалья», «Окрасился месяц багрянцем», «Липа вековая». Гриф балалайки узенький, всего три струны. А мама моя была красивая, с тонкими чертами лица, стройная, высокая. Меня удивляло одно несоответствие: этой ее красоты и толстых, больших, заскорузлых ее пальцев. Но перебирала струны так бойко, быстро, точно попадала. Прошло время. И как же мне было потом стыдно за такие мои мысли! Я просил у нее прощения – за сами эти мысли. Как бы я хотел, чтобы эти руки были нежнее. Какой я идиот был! Эх, женские руки послевоенной поры. Мамы, которые поднимали сельское хозяйство, строили железные дороги… Стыдно, что я в детстве этого не понимал.
«Обещаю вернуться и бросить курить!»
– Я обязательно вернусь к вам, в Смоленск. Потому что я почувствовал ваше тепло, человеческое тепло – а это дорогого стоит. Эта свеча у меня на столе, на сцене – не молитва. Просто живой огонек между нами, живая деталь.
Спасибо вам, дорогие смоляне! У вас я выздоровел, сцена действительно лечит. Я вернусь, даю слово, – пусть смоленские организаторы подумают об этом. А еще обещаю вам бросить курить. Я ведь 45 лет курил, а потом на 15 лет завязал. И вот год назад снялся в фильме «100 дней свободы», где играл зэка. Пришлось курить по полпачки в день. Опять втянулся. Но даю слово – брошу! Так что я сейчас совсем перед вами раскрылся, никаких тайн. Но это вы виноваты, не я. Что я думаю о сегодняшнем открытии моей звезды в Смоленске? Ох, сомнительное мероприятие… Если честно, мне это не очень нравится. Видел в Голливуде, как по именам ногами топают люди. Не так уж это приятно. Хотя вот есть у меня в наших краях уже две звезды – у меня на родине, а еще в Ялте. Бандеровцы ее раскололи, но фамилия читается. Теперь будет и в Смоленске. Ну что ж, пусть остается. На память.
